Средние века были, без сомнения, удивительнейшей эпохой, — продолжал он, закуривая папиросу. — Для одних они целиком белы, для других абсолютно черны; никаких промежуточных оттенков; эпоха невежества и мрака — толкуют светские умники и атеисты; болезненная и изысканная эпоха — удостоверяют богословы и художники.
Можно с уверенностью сказать только, что все классы — знать, духовенство, буржуазия, народ — обладали в то время более возвышенной душой. Можно утверждать: за четыре века, отделяющие нас от средних веков, общество только пришло в упадок.
Правда, синьор обычно был чудовищем, грязным, пьяным бандитом, кровожадным веселым тираном, но он обладал детским разумом и слабым духом, церковь им управляла, и для освобождения Гроба Господня эти люди приносили свои богатства, покидали дома, детей, жен, претерпевали тяжкие труды, ужаснейшие мучения, подвергались неслыханным опасностям!
Благочестивым героизмом они искупали грубость своей жизни. С тех пор раса изменилась. Она обуздала или, может быть, даже утратила инстинкты резни и насилия, но их заменило делячество и страсть к наживе. Она сделала еще хуже, она так опошлилась, что скатилась к самым низменным развлечениям. Аристократия переряжается в баядерок, надевает панталончики танцовщиц и трико клоунов; теперь она публично кривляется на трапециях, прорывает бумагу обручей, подымает тяжести на истоптанных опилках цирка!
Несмотря на то, что некоторые монастыри оказались опустошены безудержным сладострастием и безумиями сатанизма, духовенство, в достойном удивления сверхчеловеческом порыве, стремилось вперед и достигло Бога! Это время изобилует святыми, чудеса умножаются, и, оставаясь всемогущей, церковь кротка со смиренными, утешает скорбящих, защищает слабых, радуется вместе с простым народом. Ныне она ненавидит бедняка, и мистицизм умирает в духовенстве, обуздывающим пылкую мысль, проповедующим скудость духа, умеренность прошений, здравый смысл в молитве, душевное мещанство! Однако вдали от этих миленьких священников, иногда скорбят еще там и сям, в глубине монастырей, истинные святые, монахи, за всех нас молящиеся до потери сил. Они да бесноватые составляют единственную связь, соединяющую Средние века с нашим.
Среди буржуазии стремление к удовольствиям и дешевым сентенциям возникло уже при Карле VII. Но в то время духовник осуждает алчность, а торговец, как и рабочий, связан корпорациями, которые раскрывают мошенничество и обманные сделки, уничтожают гнилой товар, устанавливают справедливые цены на добротные продукты. Из поколения в поколение ремесленники и буржуа работают в одном и том же ремесле; корпорации обеспечивают им работу и вознаграждение; они совсем не таковы, как теперь, не подчинены колебаниям рынка, не раздавлены жерновом капитала; нет крупных состояний и все живут; уверенные в завтрашнем дне, не спеша, создают они чудеса пышного искусства, секрет которого навсегда утрачен!
Все эти ремесленники проходят, если достойны того, три степени — ученика, подмастерья и мастера, совершенствуются в своей области, превращаются в настоящих художников. Они облагораживают простейшие железные изделия, вульгарнейшие фаянсы, обыкновеннейшие сундуки и укладки. Корпорации, имея своими покровителями святых, изображения которых красовались на их знаменах, в течение веков охраняли честное существование мелкого люда, удивительно повышая духовный уровень тех, кого защищали.
Теперь все кончено; буржуазия сменила аристократию, погрязшую в слабоумии или разврате; ей мы обязаны нечистым расцветом гимнастических обществ и пьяным развратом, тотализаторами и бегами. Теперь у торговцев одна цель: эксплуатировать рабочих, изготовлять дрянные товары и сбывать их, обвешивать и обмеривать каждую минуту.
А народ, у которого одновременно отняли страх перед адскими муками и обещание за страдание этого мира услад горнего, кое-как делает дурно оплачиваемую работу и пьет. Время от времени, наглотавшись слишком горячительных напитков, он бунтует и тогда его избивают, потому что, сорвавшись, он выказывает себя тупым и жестоким животным!
Прогресс, прогресс! Что мы наворотили? Чем тут гордиться? Перед чем преклоняться?
Ж.К. Гюисманс. Бездна
